Само слово «сретение» значит встреча. На сороковой день после Рождества Христова Дева Мария в сопровождении Иосифа Обручника принесла Своего Сына в Иерусалимский храм, чтобы исполнить закон Моисея — принести жертву-выкуп за первенца.
Для бедных людей это была покупка двух голубей, которых затем выпускали на волю. В притворе храма два ветхозаветных праведника — Симеон, названный Богоприимцем, и пророчица Анна — встретили Святое Семейство.
Еще в молодые годы святой Симеон во время перевода книги пророка Исайи решил вместо слов: «Дева родит Сына» написать: «Молодая женщина родит сына», но был остановлен ангелом, который возвестил ему, что тот не умрет, пока не увидит воочию исполнение пророчества.
Прошли годы и десятилетия. Три раза старец встретил рубеж веков, но смерть как будто забыла о нем. Старец был живой летописью Израиля. Встретив Марию в Иерусалимском храме, Симеон взял на руки Иисуса и благословил в молитве Бога. Пророчество исполнилось. Слова вдохновенной молитвы Симеона Церковь и ныне вспоминает за ежедневным вечерним богослужением: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему с миром: ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля».
Для нас главный знак февраля — это Сретение... От сумятицы бизнеса и политической неустроенности, от мелких в сущности забот войти февральским утром в светлый храм — это как умыться золотым потоком солнца и освободить душу от налета и копоти.
Строки Иосифа БРОДСКОГО удивительны, как удивительна и символична рассказанная в них история. В них верный ритм, как стук здорового сердца, и верный путь: дорога к храму. Дорога к Богу.
Когда она в церковь впервые внесла дитя,
находились внутри из числа людей,
находившихся там постоянно,
Святой Симеон
и пророчица Анна.
И старец воспринял младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал младенцу;
но он ни о чем не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу семуо том,
что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось.
И старец промолвил:
«Сегодня, реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня
затем что глаза мои видели
это дитя: он — твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем». —
Симеон умолкнул.
Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая
стропила, кружилось какое-то время
спустя над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь.
Смущена, Мария молчала. «Слова-то какие...»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть его будет,
твоя душа будет ранена.
Рана сия даст видеть тебе,
что сокрыто глубоко в сердцах человеков,
как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать.
И не в уличный гул он, дверь распахнувши
руками, шагнул, но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил,
и тропа расширялась.
